Категория реминисценции (от латинского reminiscentia - воспоминание, припоминание) - о дна из наиболее важных и актуальных в современном литературоведении. Реализуя одну из возможностей межтекстового диалога, реминисценция оказывается органически связана со многими ключевыми для истории и теории литературы понятиями: традицией и новаторством, литературной преемственностью и полемикой, особенностями жанра и внутренней организацией произведения.
Проблема поэтической циклизации в последние десятилетия привлекает все большее внимание литературоведов. Среди многочисленных работ, посвященных этой проблеме, можно назвать монографии И.Фоменко и М.Дарвина, исследования В.Сапогова, Л.Ляпиной, статьи и сообщения К.Исупова, В.Грехнева, С.Фомичева, Г.Комарова, Ю.Руденко, Ю.Орлицкого и др.
Еще в XIX веке наиболее проницательные толкователи творчества Тютчева отмечали удивительную сомкнутость, “спаянность” его стихотворений. Так, в кратком, но весьма содержательном отклике И. С. Тургенева на выход в свет первого тютчевского сборника (1854) сказано: “Круг г. Тютчева не обширен — это правда, но в нем он дома. Талант его не состоит из бессвязно разбросанных частей: он замкнут и владеет собой...”
Еще в XIX веке наиболее проницательные толкователи творчества Тютчева отмечали удивительную сомкнутость, “спаянность” его стихотворений. Так, в кратком, но весьма содержательном отклике И. С. Тургенева на выход в свет первого тютчевского сборника (1854) сказано: “Круг г. Тютчева не обширен — это правда, но в нем он дома. Талант его не состоит из бессвязно разбросанных частей: он замкнут и владеет собой...”
Размышляя о новизне тютчевской поэзии, Ю. Н. Тынянов писал: “Тютчев создает новый жанр — жанр почти внелитературного отрывка, фрагмента, стихотворения по поводу. Это поэт нарочито малой формы. Он сам сознает себя дилетантом”.
Цикл о “русском космосе” Есть давнишняя традиционнорусская мечта о прекращении истории в западном значении, как ее понимал Чаадаев. Этомечта о всеобщем духовном разоружении, после которого наступит некоторое состояние, именуемое “миром”.
“...Я не воображал, какие разрушения может произвести в бедном человеческом механизме двадцатилетний срок! Какое отвратительное колдовство! Люди, воспоминания о которых здешние места оживили во мне до такой остроты, что мне стало казаться, будто я только накануне расстался с ними, предстали предо мною почти неузнаваемыми от разрушений времени...” — так писал поэт Эрнестине Федоровне Тютчевой в середине 1840х годов.
“В даровании г.Тютчева нет никаких драматических или эпических начал, хотя ум его, бесспорно, проник во все глубины современных вопросов истории” 1 , - писал И.С.Тургенев в статье «Несколько слов о стихотворениях Ф.И.Тютчева»(1854). В ее рамках по меньшей мере трижды проведена мысль о тютчевском лиризме, и процитированные строки лишь доводят до уровня максимально сжатой формулы уже сказанное ранее о тютчевском таланте: “…в нем нет других элементов, кроме элементов чисто лирических…”
Стихотворение “Безумие”, созданное в начале 30-х годов, - одно из наиболее “таинственных” произведений не только в лирике Ф.И.Тютчева, но и во всей русской поэзии первой половины XIX века. Пожалуй, только “Недоносок” Е.А. Боратынского может быть поставлен в один ряд с этим тютчевским текстом. В обоих случаях перед нами весьма редкий синтез напряженной философичности с едва ли не гротескными средствами подачи ключевого образа.
Категория реминисценции (от латинского reminiscentia – воспоминание, припоминание) – одна из наиболее важных и актуальных в современном литературоведении. Реализуя одну из возможностей межтекстового диалога, она оказывается органически связана со многими ключевыми для истории и теории литературы понятиями, такими как традиция и новаторство, преемственность и полемика, особенности жанра и внутренняя организация произведения.
Постоянная опора на опыт предшественников и современников – одна из характернейших особенностей творчества И. С. Тургенева. «Тургенев, по своему художническому мышлению, принадлежит к тому типу писателей, которые рассматривают искусство, культуру как важные составные человеческой жизни и в сознании которых ... все время присутствуют, а в процессе творчества активизируются впечатления искусства», - отмечает Ж. Зельдхейи-Деак в работе «К проблеме реминисценций в «малой» прозе И. С. Тургенева.
Поднимается вопрос об источниках работы Вл.Соловьева о Тютчеве, которая в тютчеведении XX века оценивается как первая серьезная попытка систематически изложить философское миросозерцание поэта. Выдвигается гипотеза, что некоторые тезисы Соловьева опираются на суждения о Тютчеве, высказанные в XIX столетии. В частности, п араллель между Тютчевым и Гетте, последовательно проводимая Соловьевым, уже была намечена в заметке Тургенева о поэте, а в дальнейшем развита в тургеневских письмах и художественной прозе. Делается вывод о весьма вероятном влиянии тургеневского восприятия тютчевской поэзии на концепцию Соловьева.
Являясь едва ли не единственным бесспорным собственно поэтическим свидетельством отношения Тютчева и к самому факту восстания на Сенатской площади, и к идеологии декабризма в целом, стихотворение “14-ое декабря 1825” неоднократно вызывало специальный интерес.
Вопрос о связях творчества Тютчева с поэзией Ивана Козлова практически не ставился в специальной литературе. Замечания об этих связях немногочисленны и несистемны. Конечно же, соотнесенность лирики Тютчева с творчеством Пушкина и Жуковского, Вяземского и Фета куда более очевидна и значима.Между тем есть реальные основания и для постановки самостоятельной проблемы Тютчев и Козлов.
Марина Цветаева написала: “Мой Пушкин”. Это звучало почти как вызов: Пушкин - для всех, Пушкин - для каждого, Пушкин - на все времена, “доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит”, и вдруг - мой? Потребовалось время, чтобы понять: за цветаевским названием не жест присвоения, а жест дарения... Почти век миновал с тех пор, и сегодня мы говорим: “Мой Тютчев”.
«Всем главным преобразованиям нынешнего царствования он сочувствовал от души и радовался всякому твердому шагу вперед, подавая свой пиитический голос», - писал о Тютчеве его многолетний, еще с университетской поры, приятель М.П. Погодин в некрологе 1873 года.
Стихотворение “Безумие”, созданное в начале 30-х годов, - одно из наиболее “таинственных” произведений не только в лирике Ф.И.Тютчева, но и во всей русской поэзии первой половины XIX века. Пожалуй, только “Недоносок” Е.А. Боратынского может быть поставлен в один ряд с этим тютчевским текстом.
“Замечательно, что “Фауст” разделил твоих читателей: люди с внутренним содержанием – в восхищении от него; другие – натуры грубоватые и прозаические – ничего не видят в нём“1 – так писал В. П. Боткин Тургеневу в ноябре 1856 года. Действительно, повесть “Фауст”, появившаяся в 10-ом номере журнала “Современник” за 1856 год и самим автором определённая как “рассказ в девяти письмах”, немедленно привлекла внимание русских читателей и вызвала самые разноречивые отклики в литературной среде.
Многообразные творческие связи Тютчева с предшественниками и современниками – проблема, продолжающая оставаться в центре внимания исследователей. Она, однако, имеет ряд специфических особенностей.
Это стихотворение обычно не привлекает специального исследовательского внимания. Написанное в 1851 году, в самом начале “любви последней, зари вечерней”, оно находится на периферии “денисьевского” цикла и кажется начисто лишенным того драматического потенциала, который характеризует этот цикл в целом как феномен русской любовной лирики Х1Х века.
Тургенев и Тютчев - одна из заметных проблем в исследованиях, посвященных русской литературе середины XIX века. В подходе к ней можно выделить три ключевых момента. Первый касается роли Тургеневаредактора при подготовке тютчевского издания 1854 года. Второй - степени влияния тютчевской поэзии на тургеневское творчество 50-х годов и позднейший цикл “Стихотворения в прозе”.
Документальных подтверждений знакомства Тютчева с первой южной поэмой Пушкина, насколько известно, нет. «Кавказский пленник» вышел в свет на рубеже августа и сентября 1822 года; следовательно, Тютчев, выехавший в Германию двумя месяцами ранее, уже не застал острых споров, развернувшихся в связи с новым пушкинским произведением.
Вопрос о степени и формах влияния пушкинских поэм на становление тютчевской лирики практически не освещен в современном тютчеведенье. Тому есть несколько объяснений. И первое из них - весьма скудные данные об отношении Тютчева именно к стихотворному эпосу Пушкина: за исключением нескольких беглых дневниковых записей М.П.Погодина, относящихся к началу 1820-х годов, и позднейшего свидетельства Жандра о тютчевском восприятии “Евгения Онегина”, насколько известно, такой информации нет.
Два года назад ушёл из жизни поэт и литературовед Лев Озеров. Он был другом и автором нашей газеты. За три месяца до его смерти мы напечатали цикл стихотворений «Поздний час», который Лев Адольфович прислал в редакцию вместе с автошаржем. А мемуарный очерк Л. Озерова «Безмерность мира (Даниил Андреев)», появившийся на страницах «БИ» 15 марта 1996 года, стал последней прижизненной публикацией поэта.
В 1786 г. в журнале «Детское чтение для сердца и разума», который издавал выдающийся русский просветитель Н. И. Новиков, появился перевод статьи голландского врача Фурша (или Форша). В ней шла речь о таинственном дереве, произрастающем на острове Ява. По словам автора, это дерево источало настолько ядовитую смолу, что даже приближаться к нему было смертельно опасно.
Вопрос об экспансии текста-донора на территорию текста-реципиента, о соотношении предусмотренных и не предумышленных автором межтекстовых ассоциаций, при этом возникающих, в каждом конкретном случае решается применительно к конкретным обстоятельствам, с учетом форм и приемов введения реминисценции, степени ее легализации и т.д. Тем не менее, как нам представляется, некоторые общие закономерности в решении данной проблемы все-таки существуют.
В статье рассматривается вопрос о тропеической, метонимической, природе и функции «чужого» слова в русской литературе ХIХ века, анализируются различные варианты взаимодействия между текстомдонором и текстом-реципиентом на примере произведений Чехова, Тургенева, Достоевского.
В статье рассматривается вопрос о специфике функционирования «чужого» слова в поэзии постмодернизма и – на примере текста Т. Кибирова - аргументируется мысль об архитектонической роли центонных структур в постмодернистской практике на рубеже ХХ- ХХI веков.
Лев Озеров, размышляя о творческом пути Ахматовой, писал: "У ранней Ахматовой мы почти не встречаем произведений, в которых было бы описано и обобщено время... В позднейших же циклах историзм определяется как способ познания мира и бытия человека".
В стихах, посвященных поэту и переводчику Якову Хелемскому, Лев Озеров написал, оценивая пройденный в литературе путь: Мы уходим. Вы нас прозевали. Нас прошляпили в недобрый час. Оправдаться сможете? Едва ли. Как всегда, вам будет не до нас. Нет прощенья. Не найти названья Вашему бездушью. День суров. Мы уходим. Тихо. Без прощанья. Мастера словесности – без слов.